Все будет правильно, на этом построен мир.
Кажется эта фраза, так прочно усевшись у меня в голове, живет вот уже которую неделю. Я даю себе время с ней свыкнуться, и осмыслить, и принять. 

В этом году было много разного. Беспричинного беспокойства, дурацкого себянакручивания, страха перед тем, что будет дальше. Какие-то волны, и приступы, и слезы. 
В этом году было небольшое количество мест, где мне было по-настоящему хорошо, и куда бы я вернулась в любое время суток, и я сейчас не только про место у моря.
В этом году я еще раз поняла, что  людей нужно воспринимать иначе. Не через ту призму своих правил и своего стекла. И доказывать что-то кому-то тоже не надо.
 И главное, как бы банально это ни было- чтобы твои близкие и любимые были живы и здоровы. 
В этом году я это тоже отчетливо поняла. Когда рыдала, боясь потерять такого дорогого и важного мне человека. И вдруг все предыдущие страхи и волнения- показались мне напускным артистизмом.
Если тебя любят- то тебя любят. Это я тоже поняла в этом году. Супер согласованное предложение не всегда согласуется с реальностью в жизни, но это так. 
В этом году я так мало употреблала в письме местоимение «ты», что в некоторых моментах боялась не прочитать его, а еще больше боялась написать его, чтобы прочитать. В памяти, и в том о чем не пишут, местоимение «ты» обосновалось же в очень важном месте. 

В этом году я написала себе пять желаний, которые как дурила положила себе в карман.
Пять желаний, которые напишу и на новогодней салфетке.  
Мы вместе,  я и Дед Мороз просто не можем их не сбыть. 

На самом деле мне нравилась только ты,
мой идеал и мое мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
и это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
летаешь между Орсе и Прадо, -
я, можно сказать, собрал тебя по частям.
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
третья умеет все принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая — во мне
(вместе больше не попадалось).
Одна, как ты, со лба отдувает прядь,
другая вечно ключи теряет,
а что я ни разу не мог в одно все это собрать -
так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
допустила меня раза три через все препоны, -
осталась тут, воплотившись во все живые цветы
и все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
подачки сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.
(Д.Б.) 

Моя душа живет в соседнем доме, подглядывает в транспорте, раскачивается на запястьях несуществующими татуировками, и слушается музыкой в моих ушах.
Долгое время я просто смотрела. Сквозь. Я куталась в свитер, плотнее закрывала себя в шарф и смотрела. На людей, на дорогу, с двухсторонним движением, на разноцветные гирлянды на противоположной стороне улицы. Я смотрела на дыхание самое странной зимы, на голоса людей, которых я даже не знала, и не видела голоса с самой большой заглавной буквы. Далеко от себя я разучилась писать что-то внятное, я все реже подставляла разноцветные стеклышки к хрусталику глаза, чтобы видеть то, что хочется. И как мозаику мне больше не хотелось собирать события и совпадения. Ну сколько их еще надо, чтобы окончательно взять и понять, что, что-то соединяющее это и есть вечность. Сколько?
Я не плакала, хотя неприятное покалывание в горле перерасло в декабрьский кашель. Я маскировала свои руки, свои запястья, только чтобы они не выдавали моего скучания. 

Никто и не отпускал свою душу так далеко. 
Или мне просто всегда будет казаться, что никто и никогда, ее так далеко уже не отпустит.  

Я не извлекаю из чего-то уроков, и очень жаль. Вместе со снегом ко мне приходит какое-то странное желание все переворошить. Я ищу какие-то исходники и дико радуюсь, когда что-то вызывает у меня улыбку. Это болезнь «воспоминаний» так крепко сидит во мне, что кажется будто нужен всего лишь один толчок, чтобы все разлетелось  в пух и прах, если что.
И вот он случился.
Глазами, я не обнаружила такой дорогой  для себя вещи.
Я искала, спрашивала саму себя где она, и куда могла пропасть, где искать и что делать.
А потом я закрылась руками и разревелась.  Вот так, среди бела дня. Взахлеб. 
Я не плакала так из-за куча несданных экзаменов; из-за жуткого психоза связанного с декабрем; из-за фильма, на котором нужны носовые платки с самого его начала.
 Я ревела и не могла успокоиться, растирала глаза, и больше всего походила на маленького ребенка, у которого вдруг внезапно отняли любимую игрушку.  
Это не была игрушка, это было самое настоящее, мое личное сокровище.
Только вот исчезло то оно не сегодня.
А я заметила только сейчас. 
От того-то и плакала, наверное, по большей части.
Эгоистка.  

Дорогое всегда останется дорогим. Какие бы там ни были метели, морозы и как бы не было иногда больно.
 Сердце всегда будет слева, и там слева всегда будет жить большая часть того, что ты охотно пускаешь по ветру.
И я жалею, что вовремя не обнимала. Что вместо рук- слова. Что вместо букв- выдохи. 
И у всех рассказов один конец.
И проходя мимо поездов дальнего следования, до сих пор хотеть свернуть  и купить билет в город отступления. И скучать бессовестно по потолкам в метро, по этим невообразимым  кружевам. И в каждом из них видеть окончания созвучные самым честным инициалам. 
Я сама себя за руки крепко держу, а потом отпуская- плачу. Ворох переписанных от руки предложений и гора проводов- чаек. Над небом развиваются. Самые красивые песни предрассветные- кончаются.
Я сама себя за руки держу, а потом бросаю.

Дорогое всегда остается  дорогим. 

Так уж выходит, что ты никогда этого не прочитаешь. Ну, скорее всего никогда. А я никогда не смогу сказать тебе все это в словах, потому что уже на втором слове  начну хлюпать носом, и ты подхватишь и тоже будешь. Еще сильнее меня. 
Мы с тобой очень разные, мам.  Как там из той книжки " она была благородной, а я амбициозной". Когда на некоторых фотографиях я улавливаю минимальное  сходство с тобой- я очень радуюсь. Чуть хуже дело обстоит с характером, я мало унаследовала от тебя твоей терпимости (безграничной) и любви к людям ( еще более безграничной), и еще куда меньше во мне твоего оптимизма.
Мы с тобой  часто ссоримся, возникающие на пустом месте препирания из-за забытого в розетке фена, выливаются в надутые губы и слова сквозь зубы. Я очень не люблю себя в эти моменты, но что ж поделать, терпимости я правда от тебя не унаследовала ни грамма. Зато я взяла от тебя не умение долго обижаться, и злиться, и вечером точно подойти и все уладить.
 Мы с тобой часто спорим, мне то кажется, что ты во многом не права, и наверное, когда я пойму обратное, у меня уже будет собственная дочь, которая так же будет считать меня неправой во всем. 
Я могу говорить о тебе бесконечно. Бесконечно много хорошего.  
  Но все это в любом случае не уложится ни в одно слово, и ни одно слово не отразит всего многообразия моих чувств к тебе. 
А тут одна огромная любовь протяженностью во всю жизнь.  

Это самые странные расстояния. И признания, приходящие после третьего со льдом. Это самые строгие расстояния. Не помноженные на винные бокалы, на зажатые уши и усталые руки.
Как я смешно помещаюсь в одной кружке какао, будто никуда больше меня не уместить.
Как смешно и странно все смешалось. Помешательства на мир через бутылочное стекло, опущенные занавески и голое нутро. Засушенные страницы и необорванные упаковочные листы.
Это самые честные расстояния. Без измерений по спидометру, без километровых столбов и по прямой без указателя. Ну кому это еще все сдалось, кому  это еще надо?
В темноте кто-то делит свои берега, крышу над домом и чужие слова, как эхо доносятся с опозданием.
Оправдание  своим замерзшим пальцам я нахожу совсем некстати.
В ноябре пахнет   почему-то осенними обстоятельствами, недоконченными делами и пряным чаем. 
 Я остаюсь в зиме, а потом отчаянно прошусь обратно. 

Если хочешь, чтобы пошел снег- загадай желание.

Не будет никто и никогда пропускать через себя какие-то песни и старые записи, если только в сердце у него не лежит целый завал. Кампепад. Погребенное чувство жалости к тем избитым вещам, которые только вчера казались тебе незыблемыми платформами.
Здравствуй. Я сегодня очень мало спала. И по холоду шла через целый город. Мне хватило смиренных восьми часов, чтобы так и не узнать откуда берется это голодание, истончение и потребность в теплом пледе. Только руки по-прежнему тянутся. 
 Где гирлянды заменяются звездами настоящими.
Я пробую говорить слова, а потом глотаю. Я совсем не ребус, закодированный шифрами и загадками. Выставляю ладони. Посмотри, все ведь ясно.
Не будет никто и никогда курить  в одиночестве и на сыром промозглом балконе- без каких-то  причин. И покупать бутулку белого полусладкого, самого затасканного, паршивого, чтобы открыть и выпить, там в темноте, заодно. 
Я тут не спала сегодня. И каплями падала с ресниц. Открыть свою клетку и выпустить всех птиц.
Никто и никогда. Не будет не спать по ночам просто так.
 

у нас проблема, хьюстон. 
только давай без лжи во спасение, 
иначе сразу отбой.
«всё будет хорошо!» — самое хреновое утешение,
гораздо лучше «я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой».

хьюстон, 
хьюстон, у нас проблема.
мы взрослеем, грубеем, с головою уходим в быт.
и это давно доказанная теорема:
ничего нет больнее пропасти между тем, кто ты есть, и кем хочешь быть. 
(О.М.) 

А ведь по-честному, я не люблю ставить запятые, или наоборот, ставлю их с присущим избытком. 
Знаешь, там между нежностью  есть большой пласт метафорически прекрасного. Эта та самая эссенция нежности. Та самая примесь ее с чем-то более глобальным. 
Я не смогу объяснить свою нежность. Я не смогу даже толком сказать, что это такое. 
Но я так же рисую в своих блокнотах  на полях определенные символы.
И пишу такую же абракадабру, живущую теперь правда все в тех же блокнотах с цветными обложками.
И читаю опреленные сообщения первее всех остальных.
И боюсь каких-то одинаковых вещей вот уже который год подряд. 
И я так же не научилась говорить об этом.

может это и есть моя нежность?