Так давно, так загодя начал с тобой прощаться,
Что теперь мне почти уже и не страшно,
Представлял, что сначала забуду это, потом вот это,
Понимал, что когда-нибудь всё забуду,
И останется шрамик, нательный крестик, ноющий нолик,
Но уж с ним я как-то справлюсь, расправлюсь.
Избегали сказок, личных словечек, ласковых прозвищ,
Чтоб не расслабляться перед финалом.
С первых дней, не сговариваясь, готовились расставаться,
Понимая, что надо действовать в жанре:
Есть любовь, от которой бывают дети,
Есть любовь, заточенная на разлуку.
Всё равно что в первый же день, приехав на море,
Собирать чемоданы, бросать монетки,
Печально фотографироваться на фоне,
Повторять на закате: прощай, свободная ты стихия,
Больше я тебя не увижу.

А когда и увижу, уже ты будешь совсем другая,
На меня посмотришь, как бы не помня,
Потому что уже поплакали, попрощались,
И чего я тут делаю, непонятно.
Постоял на пляже, сказал цитатку, швырнул монетку,
Даже вместе снялись за пятнадцать гривен,
Для того ты и есть: сказать — прощай, стихия, довольно.
А зачем ещё? Не купаться же, в самом деле.

Жить со мной нельзя, я гожусь на то, чтоб со мной прощаться,
Жить с тобой нельзя, ты ещё честнее,
Ты от каждой подмены, чужого слова, неверной ноты
Душу отдёргиваешь, как руку.
Жить с тобой нельзя: умирать хорошо, остальное трудно,
Я же сам сказал, твой жанр — расставанье.
Жить вообще нельзя, но никто покуда не понял,
А если и понял, молчит, не скажет,
А если и скажет — живёт, боится.

И не надо врать, я любил страну проживанья,
Но особенно — из окна вагона,
Провожая взглядом её пейзажи и полустанки,
Улыбаясь им, пролетая мимо.
Потому и поезд так славно вписан в пейзаж российский,
Что он едет вдоль, останавливается редко,
Остановок хватает ровно, чтобы проститься:
Задержись на миг — и уже противно,
Словно ты тут прожил не три минуты, а два столетья,
Насмотревшись разора, смуты, кровопролитья,
Двадцать улиц снесли, пятнадцать переименовали,
Ничего при этом не изменилось.

Ты совсем другое. Прости мне, что я про это.
Ты не скука, не смута и не стихия.
Просто каждый мой час с тобою — такая правда,
Что день или месяц — уже неправда.
Потому я, знаешь ли, и колеблюсь,
Допуская что-нибудь там за гробом:
Это всё такая большая лажа,
Что с неё бы сталось быть бесконечной.
(Д.Б)

в море с головой.
читала, смеялась, ждала.
тут не будет расписных слов и разукрашенных рисунков.
за руку и в море.
я скучала, и в общем-то тут без прикрас.
а тебя мне всегда будет мало и «не хватать»
я скучала.  

Я бы забрала свои вещи, переехала в другой город, возращайся из забытых карт и холостых патронов. 
Возвращайся.
Тут не жарко и не холодно, и июльский ветер не совсем приветливый. Такой, как есть. 
Здесь нет песчаных барханов, и очень высотных зданий.
И мейнстримовских огней здесь тоже нет.
У меня в сердце маленькая двухэтажка, где живут самые важные, где живут самые нужные. И в окнах горит свет.
И смотрят они свои любимые фильмы, и пьют кофе, и готовят ужин, и держаться за руки, и очень любят. Друг друга.
Ты расскажешь мне про свои вечера, а я загрущу.
Там, на втором этаже все горит свет.
И в сообщениях морской привкус соли. У меня совсем нет слов, чтобы писать «чересчур»,  у меня слишком много междометий и сложных предложений. 
Там, на втором этаже горит свет.
Возвращайся в открытые двери.
Забытые карты, вино и песни, что какими-то воспоминаниями до сих пор в голове. 
А когда по ночам идет дождь — это верх уюта. 

Очень захотелось рассказать тебе о самых странных  и нелепых вещах. Когда в самой гробовой тишине сидят двое, и слушают прохожих с внешней стороны улицы. А потом оказывается, что это и есть волшебство. Молчание становилось настолько общим, что казалось перерастает личные одинокие местоимения, перерастает «я», перерастает «ты», молчание приводит людей к какому-то общему знаменателю. 
Там, где хочется накинуть на плечи плед, где хочется быть счастливым и не думать о том, что когда-нибудь ты переступишь через себя и будешь взрослым и очень мудрым. Там хочется думать, что ты человек с сердцем, что ты умеешь любить, действительно любить, а не просто писать сопливости. Там, где жизнь перестает быть резко вопросительной. Там, где ее не уместишь ни в один чемодан, ни в одну фотографию и не запрячешь ни в один сейф. Там, где она никуда не умещается. 
Прожить это.
Не расплескать.
Ником не отдать.
Не расплескать. 

Такое странное впечатление, будто мы знакомы с тобой бесконечно много, но тысячу лет назад кто-то из нас уехал в другой город, и мы вынуждены были не общаться. А сейчас мы встретились, и много всего прошло, ты изменяла себе, но всегда где-то глубоко была верна своим мыслям. И я тебя очень хорошо знаю, и при этом совсем не знаю, и мне столько всего нужно еще тебе сказать. 

 Сказать тебе, что ты правильно делала, что в какой-то момент своей жизни отстранила свое сердце от людей, которые не «твои», с которыми ты долго общалась, и от которых остались шаблонные встречи, которые неизменно шли по одному сценарию, и сообщения- галочки. И  что сердце, которое ты так умело уносила от неприятных людей, так хорошо себя чувствует с твоими «волшебниками», оно ого-го как благодарно тебе. 
Сказать тебе, что твои «волшебники»- это самые лучшие люди. Что ты с ними рядом, часто с очень гордыми, с очень принципиальными, очень обидчивыми, очень резкими- не иначе как, потому что, они тебя вдохновлят, они тебя «заражат», да ты за ними куда угодно пойдешь. Они твои люди, люди из разряда «уют».
Сказать, что не всё в мире получается и выходит так, как хочешь ты. Не всегда бывает хорошо, но и не хорошо тоже не вечно.  
Сказать тебе, что  маленький мальчик Женя, с которым ты познакомилась в автобусе, и который рассказал тебе про своих любимых супергероев, и отчего-то дал так ощутимо вспомнить самого-самого человека, и вдруг  захотеть сказать ему, что он оказывается и есть тот самый супергерой -он тоже был неспроста.
Сказать тебе, что ты вернулась, и я так рада снова быть с тобой, я так рада снова не бояться тебя. 
Сказать тебе, что именем Ксюша, именно так обычно называют человека, который в определенный момент своей жизни ставит фильм «Я ее любил. Я его любила», рыдает над фильмом, а потом над тем, когда вспоминает тот свой другой период жизни, и снова рыдает. Так называют человека, который так до конца и не понял, что он хочет от жизни; который скупает  платья в арбузный принт своей младшей сестре (в нелюбви которой тоже старательно себя пытался убедить); так называют счастливого человека, который очень хотел заниматься одним, а приходится делать другое, но он не теряет веры, что всё можно изменить, что всё еще измениться. 

Так называют человека, который очень часто ловит себя на мысли, что все это какое-то волшебство. 

А ты встреть меня, да проведи. И оставь свой дом, на моих запястьях. Я давно уже перестала маяться, но вот вдруг нет-нет, а придет. Это странное чувство горечи и дождей. А они все ливнями, все идут.
Океаны говорят чужим людям о том, что не нужно делать, и как не нужно жить. И щекотят ноги, и волнами ударяются о звуковые вибрации голосов. 
 А эти голоса, влюбленные, честные, до одури в ревности и ссадинах от выкуренных сигарет. 
И незавершенные сообщения. сколько им жить, в голове, трансформируясь в мини-повести? 

На моих запястьях твои ключи.  

я  в тот город, когда приехала, я очень храбрилась. Мне было так страшно, невероятно страшно, что уже даже на вокзале я готова была поехать в обратную сторону, только чтобы не туда.  В итоге мне казалось, что уже все хорошо, что я уже прошла черту «отсупления», и даже когда я поднималась по темным лестничным пролетам на третий этаж, я была спокойна. А потом дверь вдруг закрылась, и я залилась какими-то горькими слезами. Я сидела, прижав колени к подбородку и повторяла себе: «Все ведь хорошо, ничего не случилось». 

Я не считаю себя взрослой, мне всегда будут нужны руки, определенные руки. И воспоминания, которые хочется сложить в один альбом в голове, и чтобы они не прерывались. Сколько у меня было этих альбомов, чуть уловимых запахов, песен, которым стоит зазвучать и ты уже там, тебе уже 19 и ты не можешь заснуть из-за слишком светлого неба в самый разгар ночи. 
В городе высоких тополей, мне так жадно хотелось писать самые затасканные вещи, ребенок внутри меня хотел слишком многого, и я вроде была честна с собой, но это не сделало меня лучше или сильнее.

в самый сезон гроз мне снова хочется писать с маленькой буквы, и быть там, где мне хочется. 

Всё ведь хорошо.  В мире ничего не изменилось.

Я помню, как однажды у меня спросили про страх. Ну вот, когда-нибудь мне было очень страшно? Прям какая-то безысходность — безвыходность?
Я, конечно, сразу вспомнила про темные улицы, и крадущиеся шаги пары ботинок сзади; и про незнакомые места, почему-то снова в темное время суток; и про ненавистные контрольные по химии, или диктанты по физике; и про жуткое незнание, что будет дальше; и про ожидание результатов каких-то вещей, от которых как тебе кажется решается вся твоя судьба. Это, конечно,  было у всех.
 Я рассказала про все это, а потом вспомнила, что по-настоящему безвыходность — безысходность у меня была то один раз, наверное. 
Мне было лет 10, и я приехала к своей лучшей подруге, успешно опередив письмо, которое ее об этом уведомляло. Я бежала на четвертый этаж жуткой девятиэтажки как всегда пешком, и звонила в звонок, долго звонила. А потом вышла соседка и сказала, что подруга — то моя здесь больше не живет. 
И тут мне казалось, что я ее потеряла. Вот совсем навсегда. 
Я не знала куда писать письма, и какой у нее новый домашний телефон. 
И никакая контрольная по физике, и плохая оценка перед окончанием четверти по химии — не внушали мне столько страха. 

И до сих пор я помню себя, стоящую там, на четвертом этаже и не знающей, как искать такого маленького человека в таком большом городе. 

И мне кажется, что по сей день мой главный страх это вдруг неожиданно потерять близкого человека. Вот так, на ровном месте. Без возможности спросить где он, чтобы тут же приехать к нему. 
Без возможности.

И вот тут же я, десятилетка, спускающаяся между этими потерявшими хоть какой-либо интерес лестничными пролетами, сжимающая в кулаке все припасенные для самого дорогого человека фишки,  ожидающая у входа в парадный подъезд- а вдруг придет, а?

Постепенно действительность превращается в недействительность.
Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,
и еще упрекнешь, как муравья — кора
за его медлительность.
Помни, что люди съезжают с квартиры только когда возник
повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;
просто будущему требуется помещение
без них.
С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,
поскольку для них скорость света — бедствие,
присутствие их суть отсутствие, и бытие — лишь следствие
небытия.
Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни --
интересней, чем жизнь; так знаками препинания
заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни
телескопа, ни воспоминания.
(И.Б.) 

Под дождь мне хочется вдруг поменять свою геолокацию, сменить цвет волос, раскрасить все стены в пастельные тона, рисовать акварелью на бумаге, сочинять несуразные предложения, смотреть старые-старые фильмы.
Душа моя, мой друг, сколько разноцветных стеклышек тебе надо, чтобы увидеть что-то, что давно мелькавшим в кадре пятном так бросается в глаза? Сколько совпадений, простых метаморфоз со мной, чтобы понять что-то основное? Я, в свою очередь так давно принявшая обет какого-то молчания, лишь под дозой виски-рома-текилы могла нарушить его, наверное. Найди меня.
Любые слова должны быть очень личными, очень «для». В ином случае, каков их смысл? Я не против любых слов, даже дурацких шаблонов и пустобесконечных «жизньсложнаяштука» и не менее мерзких «всечтонеделаетсявсеклучшему», которые ничего не значат. В определенный момент у тебя настолько повышается порог душевной чувствительности, что плевать уже на это все ты хотела. 
Я никогда не умела выбирать подарки, так же, как и слова. Но я всегда пытаюсь думать о том, чем живет человек, что ему нравится, прежде чем покупать готовый подарочный набор, от которого начинается приступ тошноты. Слова-  тут либо так же, как с подарочными наборами, либо что-то честное и простое, либо просто руки и просто полностью обхватившие тебя. 
Найди.
У первых встречных всегда ищешь какой-то намек, какой-то символ или знак. И лиц, никогда не запоминаешь лиц. Найди меня. 
А дожди в апреле еще холодные, но уже по-летнему покрывают асфальт этим безумным запахом, и оставляют следы на щеках, и доносятся эхом в разных углах комнаты.
Я так долго шла через череду букв, запятых и пробелов, что вот. Пришла. Разбилась об пол водой, и больше не сумела. 
 Найди меня.