Иногда мне очень сложно сказать, что и как именно я ценю. Но бывают моменты, когда вместо всего этого, вместо всех этих слов мне просто хочется обнять. И греться, и прижимать к себе все то дорогое, то важное, то нужное. «To be a strong girl»- давным-давно потеряло былую актуальность, давным-давно перестало иметь какую-то реальную основу. Давным-давно не про меня. 
Когда кофе не пьется, а музыка под настроение ставится на постоянные паузы, книжные строчки подчеркиваются и во всем видится особый смысл, ясный только тебе, и только в данный момент.
Я не люблю, не люблю слабости. Не люблю, когда я иду по их линии, не люблю когда мне страшно, и этот страх сковывает и парализует. Я не люблю, когда не умею преодолевать себя, но я так часто отступаю, что да, слабости давно стали частью жизни. Эти слабости — маяки, собирательный образ всех моих исторически важных непобед. И где-то там, глубоко внутри я понимаю, что  только я одна виновата в этом во всем. 
Где-то глубоко.

Когда-то я и мечтать об этом не могла — о таких честных и добрых поздравлениях. Когда я поняла, что «количество»- это не всегда круто, и скорее  всего, в двух-трех словах от людей, которые с тобой год не разговаривают, а потом вдруг, натыкаются на напоминание в соц.сети и тут же пишут тебе — так вот- в этих словах нет ничего честного. И «спасибо» за них говорится тоже как-то нечестно. 
А в этом году я наконец пришла к самым лучшим словам, самым плаксивым поздравлениям и к самым добрым многоточиям. И простым «спасибо» тут было не отделаться. Мне нужно было больше слов, чтобы показать как это все глубоко во мне. И не было каких-то поздравлений ради «галочки», и людей, которые просто решили отметиться. 
Сентиментальность- это когда ты плачешь над печатным текстом, плачешь над текстом в открытке, плачешь над словами в трубке. Плачешь и улыбаешься. Потому что, как оказалось-  это большая фантастика, все эти люди вокруг тебя.

Пока я здесь окончательно не издох,
Исполняя чьего-то героя, любовника или мужа - 
Откажись от сценариев моих снов - 
Ни один из них тебе все равно не нужен,
А мне больше не сдюжить
Эти «Дары волхвов».
(Е.С.) 

А бывает, там внутри, какая-то дыра. Незаполненное пространство. И ты почти большая, а веры то у тебя целый вагон, и внутри все равно будто пустая комната с белыми стенами. Бери фломастеры и крась. 
Изменилась ли я сильнее, чем думала? Или не изменилась совсем?
После  утомительного и стоящего в горле костью ощущения хождения вдоль скользкого обрыва, мне стало ясно, что ничего не изменилось. Где-то внутри меня всё осталось по-прежнему. Сколько бы я себя не убеждала, сколько бы не  просила, сколько бы не пыталась. Хреново пыталась, если честно, но не суть. 
Важно ли просто не быть гадом, или обязательно думать, как при этом спасти мир?
Мне кажется, первое.  Все важности падают и рушатся, если нет людей, которые рядом. Нет личных. Своих. Особенных. Все это не важно. Ну в самом деле, зачем за что-то бороться, если и поделиться не с кем?
Тени и ценности. Я в пол-оборота в халате с запахом, летом, на балконе. И вдруг летом, именно этот балкон стал точкой отсчета, стал намного важнее всей Москвы вместе взятой.  
Эти точки отсчета- они возвращают меня в реальности. Они позволяют мне опять понять, что мир не измеряется количеством входящих смс-ок, поздравляющих тебя с днем рождения; не измеряется курсом доллара, который стремительно становится центром внимания вот уже который месяц; не измеряется числом кивков, на которые ты отвечаешь «Доброе утро»; не измеряется новыми случайными знакомыми; не измеряется количством выпитого тобой вина. 
Не этим мир измеряется.
Для меня он измеряется моими чувствами, моими улыбками, слезами, цепляющими словами, добрыми поступками, снова слезами, самыми важными мне людьми,  любовью. 
И во всем этом тексте нет какого-то сверхсмысла- его и не надо искать. Тут всё на поверхности, а главная мысль, которую будто декламируют все строчки и буквы- это то, что всё будет хорошо. 

есть такая любовь, о которой не снять кино, 

не написать книг и не поймать в объектив. 

это незримая вера в то, что не одинок, 

в то, что жив. 

есть такая любовь, что я перед ней – нагой 

гранитный утёс, который захлёстывает волна, 

и самая злая из вероятных её невзгод- 

исцарапанная спина. 

есть такая любовь, что в ней обретается дом, 

обрываются все пути, заканчивается вокзал. 

в этом доме стены – это твоя ладонь, 

крыша — твои глаза. 

есть такая любовь, что не веришь: она с тобой, 

будто Бог наконец-то услышал и «дал добро». 

может, она и есть тот незнакомый Бог, 

а ты и есть то ребро…

Чем больше лет  мне становится, тем больше воспоминаний — запахов, воспоминаний — будто я «там и сейчас», воспоминаний- паззлов, которые собираются в одну картинку, по всем звукам, по всем напиткам, по всем ощущениям. 

И мне до ломаты в костях, до першения в горле,  до странного нехватания самой составляющей моей части — мне хочется курить сигареты, сидя на плитке того недобалкона, обхватив коленки руками, жаловаться на духоту, и смотреть на редких прохожих. Или пить вино, дешевое вино, в другом городе, так же в темноте,  обнажив свои плечи и все свои внутренности.
Ну какие там глянцевые обложки, продающие  какие-то не мои мечты; какие там люди, которые ничего общего не имеют с темнотой и моими руками. И песнями. И открытыми глазами. 
Холодными пальцами, я будто хваталась за каждую возможность недописать важных букв, будто то, чтобы я сказала, сложилось бы в необратимую историю.
Холодными пальцами я будто пыталась отбить, хотя бы азбукой Морзе то, на что не хватало детской смелости, суббот и плотных штор.
Не хватало градусов в погоде, и мелочи в карманах пальто, и солнца, которое прямо в глаза.
Я неумело прячу свои коленки, а потом до одури, до сожаления, я глотаю только-только подступившие «можно?».
Можно мне не выходить из той комнаты, можно?

В февральских неморозах есть что-то угрожающе ненастное, есть что-то грустное и по-своему трогательное. И вовремя забытые ключи от квартиры, и усталые чердачные окна и чемоданы, пылящиеся в углу- все это как будто говорит об одном и том же. И становится вдруг так неизбежно грустно. От закрытых дверей, от несделанных поступков ( и почему я все время чего-то боюсь?), от поучительных историй, от падающих звезд, когда их так редко видно. Какие-то мелочи давят на меня, а мне кажется я бегу за поездом, который никогда не смогу догнать. Потому что не обладаю я способностями легкого атлета. 
Но иногда мне очень хочется, как по щелчку пальца превратить что-то в совсем иное, пусть не будет уже в конце концов этих правил и расписаний.
И вот так, посреди февраля мне очень хочется нового года.
 С нужным человеком.
С правильными желаниями.
Все, как с 31- на первое.
Только в феврале.
С небесным фонариком, бокалами на тонкой ножке, поджиганием салфетки, с волнительным ожиданием боя курантов, нужно же столько успеть,  нужно же столько не сказать. 
Ведь когда молчание куда понятнее всех слов, это и есть, наверное, высший пилотаж. 

Хоть мы грустим  и радуемся розно,
твое лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звездной,
оставшейся на кончиках ресниц.
(И.Б.) 

Под снег, когда я снова забираюсь на подоконник, и в руке моей какао, а в комнате темно и все еще горят новогодние огни — рефреном под метель звучат только одни слова, которые будто декламируют все деревья, одетые в снежные шапки, все незаженные фонари, все покрыте льдом лужи: «С любимыми не расставайтесь». 
Они говорят это, и я чувствую как к ним прислушивается пара напротив моего окна, на мансарде с самой красивой гирляндой; прислушивается бабушка тремя этажами ниже, которая что-то готовит в оранжевом проеме окна; прислушивается маленький мальчик, на четвертом этаже, который о «бесконечности» знает ровно всё.
  Тут не нужны учебники, или экзамены на эрудицию; сложные тесты, выявляющие уровень английского; непонятные карты, по которым сложно найти свое-то месторасположение, ни то что узнать как добраться из пункта А в пункт В; тут не надо уметь извлекать сложные логарифмы, или какой там глагол применим к ним; не надо пытаться в формуле кинетической энергии ломать голову над тем, что же значит буква U; не надо цитировать вдоль и поперек Кафку. 
Тут не нужны какие-то подсказки и символы, и знаки.

Посмотри, всё ведь ясно.
Я не тот мальчик, но о бесконечности тоже знаю предостаточно.
Всё ведь ясно.  

«Милая, если однажды нас разведет бессмысленная река — дурная молва, малодушный сговор - 
я отмолю у вселенной точных координат, прилечу из далекого далека, понимая, что для меня ни один не довод, что против нас.
Я не желаю впускать в себя ничего дурного: 
как донести им, что смысл не в том, чтобы судить или изобличать другого,
что нет лекарства полезнее и нужнее доброго слова, самоубийство — расстаться с тобой на час. 
Как ты лечишь меня, обнимаешь взглядом обиженного, больного, 
отводя грозу, приручая раскаты грома, 
вынимая все лучшее, что есть во мне одном.
Не уверен, смогу ли сказать тебе это снова:
только с тобой я дома. И только ты мой дом.» 
Султанова. 

С самого детства мечтала упростить себе жизнь такими непростыми расставаниями с любимыми людьми, и поселить их всех рядом с собой, километрах в ста максимум. Потом поняла, что это не совсем реально и стала настраивать себя на «прощания», мысленно уговаривая свой мозг, что через несколько месяцев снова всех увижу, и обниму, и зацелую. 
В моем сердце есть целое огромное хранилище  для самых любимых и самых важных мне людей. Их очень  немного и они очень разные, некоторые  из них даже не знакомы друг с другом, некоторых мне хочется убить, но я люблю их, и к тому же не могу долго обижаться. Некоторые высокомерны и не по годам циничны, но я с ними с самого моего детства и там, если достучаться, то там моя любимая шестилетка, с мики маусом на футболке. Некоторые из них со мной относительно недавно, но будто вечность мы вместе, и я не представляю своей жизни без. 
Я никогда не говорю им о том, как они дороги, надеясь, что они и сами все знают. А я же знаю только одно: я никогда не наобнимаю их за те дни, в которых меня не было. 

И, к слову, мне так и не удалось убедить себя, что «долгие проводы- это лишние слезы».